П.Романов. «Верующие» -фельетон 20-х гг.
Разнесся слух, что священникам запретят служить и запечатают церковь.
Когда собрались на собрание в школу, все были взволнованы, а печник, не дождавшись, когда откроют заседание, крикнул из угла от печки, где он стоял:
— Вы что же это,— нехристи окаянные, уж до веры, знать, добрались?
— До какой еще веры? — сказал председатель.
— До такой... церкви прикрыть, что ли, надумали?
— Церковь мюжет быть закрыта только в том случае, ежели не представите списков верующих и не подадите в совет.
— Попробуй только, закрой...
— Сами черту продались и нас хотите к нему на сковородку?.
Председатель, нахмурив брови, смотрел в разложенную перед ним бумагу и делал вид, что не слушает и не слышит. Но потом поднял голову, некоторое время смотрел на печника и сказал:
— Об чем разговор?
— Об чем... знаешь... об чем...
— Граждане, вопрос о церкви сейчас будет обсуждаться в свой черед. Прошу не нарушать, Иван Никитьев, молчи.
— Нет, брат, где молчали, а тут — подожди. Как до веры дошли, тут вам крышка.
— Кончил, что ли? — спросил председатель.
— Кончил... когда только вы, черти, кончитесь.
— Ну, и ладно. Так вот об церкви вопрос... слушайте вы там... дома поговорите.
Все оставили разговоры и подобрались, как подбираются в церкви, когда кончается проповедь и начинается опять богослужение.
— Ну, так вот: никто вашей церкви касаться и не воображает, а требуют только, чтобы составили списки, кто верующий. А то, может, тут и верующих никого нет.
— Как это нет. Все верующие.
— Что ж мы, басурмане, что ли?
— Нас только со счета сбросьте,— сказали молодые.
— Да уж об вас не толкуют. Об вас давно черти плачут.
— А коли все верующие, так пишите заявление,— сказал председатель,— что хотите иметь церковь и подписывайтесь.
— Что ж ее иметь, когда она у нас есть.
— Для порядка, чертова голова. Вы налог за нее прежде платили в консисторию?
— Платили. Ну?..
— Ну, вот и ну... и теперь надо платить. Вот вам лист, тут напишите заявление и ответьте на вопросы, когда подписываться будете.
Все замолчали и, приподымаясь на цыпочки, заглядывали через плечи других на переданный лист, который лежал на первой от председательского столика школьной парте.
— А какие вопросы-то?
— Там увидите. Заявление пиши сверху,— сказал председатель сидевшему на первой скамейке малому с нечесанными вихрами, в старом полушубке с новыми рукавами.
— Бумаги не хватит, тут все не упишутся,— сказал малый.
— Не хватит, еще дадим. Пиши: «Заявление... Мы, нижеподписавшиеся, составляем из себя группу верующих, на основании чего представляем список о желании иметь церковь...»
— Постой, скоро дюже,—сказал вихрастый малый, не поднимая головы от бумаги.
— А ты не очень разрисовывай-то... «иметь церковь для отправления религиозных богослужений». Ну, кто верующий, подписывайтесь. Да еще: «обязуемся содержать на свой счет и платить причитающиеся налоги».
Никто не двигался.
— Чего подписываться, когда тебе русским языком говорят, что все верующие, черт! — крикнул печник с своего места.
— Вот и подписывайся иди, когда верующий. А то кричишь больше всех, а толку нет.
Все быстро оглянулись на печника.
Одну минуту он колебался, потом с ожесточением плюнул и стал пробираться с шапкой в руке через толпу, одним плечом вперед.
— Ну, где тут...— сказал он, положив шапку на лавку и засучив рукав поддевки.
— Вот отседа,— показал вихрастый малый и передал ему ручку.
— Расписался?..
— А то что ж...
— Постой, куда идешь-то?.. Отвечай теперь на вопросы,— сказал председатель.
Печник остановился и посмотрел вполуоборот на председателя.
— На какие еще вопросы?..
— Сколько у тебя душ?..
— Четверо, ай не знаешь?..
— Земли сколько?
Ближние от стола молча посмотрели друг на друга.
— А земля тут при чем? — сказал после некоторого молчания Иван Никитич.
— Для порядка, вот при чем.
— Четыре надела... Ну, что будет дальше?
— Коров сколько?
— Ах, нечистые...— послышался тревожный голос. Печник молчал. Все замерли. Вдруг он взял шапку с лавки и, утерев рукавом капельки выступившего пота, ни слова не сказав, пошел к печке.
— Куда пошел-то?.. Коров сколько? Говори!
— Две коровы...— отвечал печник, не оглядываясь и идя на свое место под устремленными на него взглядами.
Все смотрели на него так, как смотрят на проигравшегося в пух человека, идущего от игорного стола к выходу.
— Зачем же это коров-то? — послышался тревожный голос.
— Для сведения. Может, ты берешься содержать церковь, а у тебя ни черта нету. — А много на нее нужно-то?
— Миллионов по десять с человека,— сказал председатель.
— По гривеннику, значит,— не много... Зачем же тогда корову-то всю описывать?
— А что ж, мы хвосты, что ли, одни будем описывать? Ну, подходи следующий, кто там...
Но те, к кому обращались, или в это время не туда смотрели и не видели, что это им говорят, или не слышали.
— Петр Степаныч, записывайся, на крылосе ведь поешь.
— Мать честная, уж поименно пошли выкликать...
— Эй, не выходить там? Когда кончится, тогда можете,— крикнул председатель, поднявшись со стула и глядя через головы к двери, которая вдруг стала каждую минуту отворяться и затворяться.
— Не выходить, дьяволы! — крикнул вдруг в какой-то ярости от печки молчавший все время печник.— Христопродавцы!..
На него все посмотрели опять с тем же выражением скрытого любопытства и сострадания, избегая встречаться с ним глазами.
— Ладно,— сказал вдруг громко Прохор Степаныч, стоявший в середине. И, махнув рукой, стал продираться через толпу к столу.
— Господи, не боится...— сказал бабий голос в задних рядах. За Прохором Степанычем вышел Сема-дурачок, за которого по неграмотности расписался вихрастый малый. А он сам в это время стоял перед столом, держа шапку у груди, и, улыбаясь, оглядывался по сторонам, как будто его чем-то отличили.
Но у него не было ни коров, ни овец—ничего.
— Кончили, что ли? — спросил председатель. Все молчали и оглядывались друг на друга. — Из пятьсот душ — верующих только три человека, один процент, и того не будет,— сказал председатель, посмотрев в бумагу через стол.
— Ежели бы все записались, тогда бы отчего не записаться,— говорили между собой в толпе,— а то попадешь не хуже Ивана Никитича.
— Главное дело, прямо, не говоря худого слова, за корову уж цепляются.
— Обдерут...
— Да... а они здорово попали. Где ж им двум справиться. Сема не в счет. У него, окромя души, ничего и нету, да и та убогая.
— Это что там?.. Ну, скажем, ты запишешься четвертым. Опять же только четверо.
— Только один из всех и постоял, как следует, не сдался. Пошли ему, господи,— говорили старушки про Ивана Никитича.— За одно это все грехи простятся.
— Церковь остается за вами,— трое граждан являются ответственными.
Все стали расходиться, стараясь пройти подальше от того места, где стоял печник.
— Продали, сукины дети, со всеми потрохами,— сказал печник.
Когда председатель с книгой шел домой, за церковью, в темном проулке, вышли ему навстречу одновременно две фигуры, одна с правой стороны, другая с левой.
Это оказались печник и Прохор Степаныч.
— Тьфу ты, черт, испужали до смерти. Чего вам? Печник хотел что-то сказать, но, увидев перед собой Прохора Степаныча, ничего не сказал.
Прохор Степаныч тоже хотел что-то сказать, но увидев перед собой печника, закусил губы и ничего не сказал.
Потом вдруг оба в один голос спросили:
— Домой, что ли, идешь?
— А то куда же...
— Косить-то завтра начинать будешь?..— опять в один голос спросили оба и с ненавистью взглянули друг на друга.
— Надо начинать.
— Так... погода подходящая. Ну, надо домой идти,—сказал один, но не шел, точно чего-то выжидая.
— Ну, ладно, я пойду,— сказал другой, но тоже не шел и раздраженно косился на первого.
Дошли до председательской избы, постояли и разошлись, завернув один за один угол, другой — за другой.
Печник, зайдя в сарай, домой не пошел, а остановился выждать некоторое время. Потом выглянул из-за угла и встретился глазами с Прохором Степанычем, который выглядывал из-за другого сарая напротив.
— Тьфу ты... Нету никакой возможности,— сказал Иван Никитич и пошел домой.
В воскресенье, за полным отсутствием верующих в приходе, председатель запирал церковь. Кругом стоял народ и гудел. Старушки утирали слезы.
— За отсутствием верующих в приходе церковь объявляется закрытой,— сказал председатель,— и предается в народное образование для устройства просветительных целей.
—Глянь! Он опять свое. Вот окаянные-то! Христопродавцы. Ведь ему русским языком долбили, что все верующие. Когда ж это кара на них придет, на отступников.
— И за что прогневался на нас батюшка, отец небесный,— говорили старушки, со слезами глядя на запертую церковь.
--Форум--
