Школа выживания "Сталкер"

    Владимир ЧИРКОВ

    Питал надежду, что не придется возвращаться к повторному разговору о минимальной и нулевой обработке почвы, точнее - к углубленному его продолжению: очерк об агрономах-производственниках Иване Овсинском и Прокофии Золотареве, а также о почетном академике ВАСХНИЛ Терентии Мальцеве и чикагском фермере Эдварде Фолкнере опубликован в журнале "Сибирские огни" (1969 г. № 1). Более того, в одиннадцатой книжке этого журнала в том же году опубликованы материалы дискуссии по этому очерку. Участие в дискуссии приняло полтора десятка авторов, в их числе - пятеро ученых - земледелов. Остальные - агрономы-производственники и руководители сельхозпредприятий. После этих публикаций в редакцию журнала, Золотареву и мне пришло около двух тысяч писем от специалистов-производственников и из научно-исследовательских и сельскохозяйственных учебных институтов. Авторы, как правило, солидарны как с Овсинским и Золотаревым, так и с Мальцевым и Фолкнером.
    Казалось бы, что еще надо? И урожай - главный аргумент в работе агронома, рассудил справедливо: Овсинский и Золотарев даже в такие годы, когда не выпадало ни одного дождя, ни рос, ни туманов, ни даже снегов в зимние месяцы, получали от ста тридцати до двухсот десяти пудов зерна с гектара (у Овсинского - с десятины).
    Однако похвалы агрономам-исследователям и солидарность с ними остались похвалами и солидарностью, а их бесценный опыт как был, так и остался втуне. Катастрофически масштабная засуха девяносто восьмого года, поразившая некогда хлебообильную Россию, а также бедственное положение на хлебных полях России и ее соседей по СНГ в девяносто девятом году заставляют поднимать голос за спасительную систему Овсинского и за нулевую обработку почвы по-золотаревски.
    И невольно спрашиваешь себя, неужели и эти жестокие уроки не пойдут нам впрок?

    1. Упрямые вещи
    Под уроками разумею "стихию-98" и "стихию-99", оставившие без урожая многие миллионы хлеборобов. Неспроста стихии взяты мною в кавычки. Они не от Природы, а от деяний самих земледельцев. Чтобы доказать такое утверждение, приведу из множества фактов, хорошо известных не только мне, лишь три подобных стихиям этих двух лет.
    Факт первый: страшное бедствие, постигшее Россию в конце девятнадцатого столетия. Тогда на юге державы (Малороссия, Северный Кавказ, Причерноморье, Нижнее и Среднее Поволжье, Южное Приуралье) три года кряду не выпадало не только дождей, и рос, но в зимние месяцы - и снегов. Судить о масштабах тогдашнего бедствия можно тоже по общеизвестному факту, оставившему следы не только на скрижалях истории, но и на землях, считай, всех материков планеты. Имею в виду неслыханное массовое бегство людей из пораженных трехлетней жесточайшей засухой мест. Именно тогда по всей Сибири от Урала до Тихого океана возникло множество украинских сел - Переяславок,
    Полтавок, Киевок, Вечерниц. Поток беженцев был настолько мощным, что он, словно малую речку, перехлестнул тот Великий океан, выплеснувшись на пятый материк (Австралия) и Новую Зеландию.
    На северо-запад, на собственно запад и на юго-запад поток беженцев оказался еще более мощным. Многотысячные сообщества украинцев на этих направлениях пересекли еще один океан - Атлантический. В далекой от Матки-Украины Канаде украинцев осело настолько много, что их потомки стали далеко не последней силой, выступающей за самостийный Квебек. Немалые диаспоры украинцев возникли тогда в Бразилии, Аргентине и во многих других странах двух Америк.
    Однако, вот чудо!.. Многие десятки тысяч десятин зерновых культур, раскинувшихся в эпицентре той страшной засухи (в Подольской губернии и Бессарабии), все три бедственных года без дождей и снегопадов давали урожай от ста пятидесяти до двухсот десяти пудов с десятины. В пересчете на современные меры веса и площади - 23-33 центнера с гектара.
    Это ли не чудо?! Ан, на поверку, оказывается, что просто-напросто на этих неоглядных землях, принадлежавших крупному землевладельцу Матусевичу, управляющим работал мудрый агроном Иван Евгеньевич Овсинский - один из творцов южно-российской агрономии. Сам землевладелец жил то в Киеве, а то и в Питере, во всем полагаясь на своего управляющего. И Овсинский за сорок лет работы у него так и не услышал от своего хозяина-нанимателя какой-либо команды вроде: "Туточки сей жито, а там - пшеныцю, а вон на тому поли- грэчу", или "В сьому роки орай в глубыну на тры виршка, а в майбутьнему - на пьять виршкив". Хозяином на поле был агроном Овсинский. И работал Иван Евгеньевич так, как диктовали ему агрономические знания, полученные в годы учебы в Германии.
    Невольно приходит на память прекрасный лозунг "Хозяин поля - агроном!", не сходивший с газетных полос всю колхозно-совхозную эпоху. Да вот беда - хозяйничал на поле, как правило, не агроном, а парикмахер или прачечник, заваливший работу в райбыткомбинате и навязанный колхозникам в председатели.
    Разговор же о том, как и что, делал на земле Иван Евгеньевич Овсинский
    - впереди.
    Факт второй: сильные засухи в Зауралье. Вот как говорил об этом почетный академик ВАСХНИЛ Терентий Семенович Мальцев на выездной сессии этой академии в Целинограде: "Ведь в нашей сельскохозяйственной академии все знают, что в сильно засушливые 1963 и 1965 годы средний урожай яровой пшеницы по колхозу составил пятнадцать с половиной центнеров с гектара. В 1958 году при полном отсутствии дождей за весь период вегетации получено в среднем по десять центнеров с гектара, а с паров (обработанных безотвально- В.Ч.) - по восемнадцать-двадцать центнеров. Это был самый низкий урожай за все шестнадцать лет безотвальной обработки почвы" (Материалы выездной сессии ВАСХНИЛ, состоявшейся в Целинограде 31 января-4 февраля 1966 года, стр. 212).
    Никто из действительных членов академии никоим образом не отреагировал тогда на выступление почетного, "недействительного" члена своей академии. Словно он и не выступал, словно он не доказал своей работой на земле, что неплохие урожаи можно получать без дождей при условии, если не оборачивать плужным отвалом пахотный слой почвы. А ведь это выступление прозвучало вызовом не только членам президиума академии, но и всем действительным членам ее, которые - кто прямо причастен, а кто своим молчанием способствовал тому, чтобы бесценный опыт народного академика был загнан в прокрустово ложе единственного Шадринского района Курганской области, или и того теснее - одного мальцевского колхоза "Заветы Ленина". На основе "проверок" мальцевской безотвальной обработки почвы в различных регионах страны ученые утверждали, что при такой обработке, как правило, получали отрицательные результаты.
    В один из больших перерывов в заседании сессии мне удалось побеседовать с Терентием Семеновичем. И, конечно же, я не мог не спросить, чем объяснить столь глубокое академическое молчание, которым "отозвались" действительные члены на его выступление.
    - Дело-то в том, - отвечал Терентий Семенович, - што ругать им меня не за што: вокруг всё высушило, выжгло суховеями. И яровые, и озимые. А мы при тех же суховеях и без тех же дождей брали сносные урожаи - таких намолотов наши соседи и в благополучные-то годы не всегда добивались. - И, немного помолчав, продолжал рассудительно: - А соглашаться со мной, да тем паче хвалить меня, они не могли, не с руки им это. Для них это всё одно, что признать себя неправыми: ведь все земледелы в большую науку по сей день, приходят по глубокой борозде.
    Он с печальной улыбкой умолк, и я, из сочувствия, что ли, сказал, что даже мне, будто бы стороннему человеку, неприятна такая вот мнимая, явно притворная глухота солидных мужей науки.
    - Да мне уж не впервой такое, - отозвался он. - Давно привык, близко к сердцу не принимаю. А поначалу-то переживал, даже когда хулили по-солдафонски: дескать "вся рота идет не в ногу, один Мальцев в ногу".
    И все-таки высказал он свою, видать, застарелую и уже притупившуюся боль-обиду, боль-обиду и за землю-кормилицу, и за себя - земледельца-хлебороба. Припомнил слова Докучаева о том, что почва - естественноисторическое тело. И уже от себя в адрес тех, кто и на этот раз не захотел его услышать:
    - Ведь знают же они, что тело это легко уязвимо. Так зачем же они пластают его, чем ни попало? Отвалом плуга. Зачем почву-то - в порошок? Дисками, зубьями, лапами. Ведь грешно это всё. И пагубно для того тела, для здоровья земли. И разве не из-за этих пагубных дел людских ланись (в прошлом году- В.Ч.) на миллионах гектаров вашей казахстанской целины, да и сибирской тоже, пыльные бури не выдрали, почитай, весь гумус вместе со всходами? И разве в позапрошлом году, в шестьдесят третьем, из хозяйственного оборота меньше выпало освоенной целины? И разве в нашей академии не знают, что в Читинской области наши же ученые находили гумус павлодарских легких на подъем почв? А ведь я еще в пятьдесят шестом году говорил начальству целинных областей, што при такой распашке лиха не миновать...
    Он, плоть от плоти сын земли, по-сыновьи чуткий и бережный к ней, по возделанной, одевшейся в нежную зелень всходов ниве иначе как босой ногой не ступал, он не мог заглушить в себе обиду за ту землю, которую люди по неразумению ввергли в беду попуще канадской: будь за пределами казахстанской целины не бескрайние алтайские, новосибирские, хакасские и другие степи, а некий пятый океан, то из гумуса Северного Казахстана и в этом океане возникали бы временные острова, как они возникали в океане Атлантическом из гумуса североамериканских прерий.
    И еще один - факт третий. В самом начале пятидесятых годов агроном Прокофий Тихонович Золотарев на полях совхоза "Родина" Ростовской области заложил опыт по нулевой обработке почвы под зерновые культуры. Однако, когда засевались уже последние квадратные метры двух участков - экспериментального и контрольного - одного общего поля, мимо проезжал директор Шахтинского треста совхозов и, обнаружив, что сев ведется по стерне, по необработанному полю, устроил трактористу и сеяльщику строгую выволочку. Не слушая объяснений, что перед ним опытное поле главного агронома, приказал отцепить сеялки и проехаться по ним трактором. Самого же Золотарева, который в это время был на экзаменационной сессии в сельхозинституте имени Докучаева (в Харькове), уволил с работы и дело на него направил в суд.
    К счастью, один из заседателей суда оказался агрономом, который предложил отнести разбирательство до урожая: "Урожай рассудит их по справедливости, - сказал тот заседатель, - он лучше нас разберется, кто из них прав, кто виноват". Судьи согласились, было, с заседателем, но сам ответчик настоял на ином: "Зачем целый год ждать урожая? - сказал Золотарев. - Через три-четыре дня появятся всходы - судите по всходам".
    Была создана компетентная комиссия из агрономов-зерновиков, которая на экспериментальном участке золотаревского поля столкнулась с уникальным явлением. Обычно-то полевая всхожесть оказывается на пять, а нередко и на десять процентов ниже лабораторной: в лабораториях для прорастания семян создаются идеальные условия, каких на поле добиться практически невозможно. Тем не менее на экспериментальной части поля из каждой сотни высеянных семян проросло и взошло девяносто восемь - на пять больше, чем определили для этой партии семян в районной семенной лаборатории, и на шестнадцать больше, чем на контроле, засеянном теми же семенами, из той же сеялки, в тот же день и в тот же час: засевались обе части поля как одно целое.
    Словом, в иске директору-самодуру отказали, однако на работе он Золотарева так и не восстановил. Пришлось Прокофию Тихоновичу закладывать опыт в другом хозяйстве. В совхозе "Комиссаровский" Дубовского района той же Ростовской области. Длился этот опыт всего, пять лет и вынужденно был прекращен: агронома-исследователя и здесь уволили "за нарушение правил классической агротехники". Увольнявшие закрыли глаза на то, что на экспериментальной половине поля уже первый урожай превысил, намолоты с контроля на 4,1 центнера с гектара. На второй год эта разница увеличилась до пяти с половиной центнеров, на третий - без малого до восьми. В четвертый год опыта, о котором разговор особый, разница в пользу экспериментального участка превысила контроль на 20,4 центнера с гектара. В последний, пятый год контрольный участок отставал на тринадцать с лишним центнеров с гектара.
    И коротко о "невероятной" разнице в урожаях экспериментальной и контрольной частей опытного поля: двадцать с лишним центнеров с гектара в пользу эксперимента. Это был четвертый год исследования, по календарю - 1956. Год для черных земель Ростовской области чрезвычайно бедственный: всю зиму не было снегопадов при очень низких температурах. Озимые повсеместно вымерзли. Весной на месте безнадежно погибших посевов посеяли яровые. Семена легли в почву, досуха вымороженную теми морозами да еще выветренную весенними суховеями. И опять же по неразумению - угодливо подготовленную для пущей просушки тщательной весенней вспашкой. Естественно, что в такой почве семена не проросли, захрясли. Ко всему этому, как говорится, еще одна беда, которая в одиночку не ходит: первый дождь в то лето выпал аж четырнадцатого августа.
    Несмотря на все эти катаклизмы, с экспериментальной части поля было намолочено без малого семьсот центнеров добротного зерна - по 20,4 центнера с гектара. На том же поле, на контрольной его части, площадью в 32 гектара, как и на всех окружающих полях, озимь еще зимой, не укрытая снегом, вымерзла до последнего стебелька, и урожай здесь равнялся нулю. Озимь же на экспериментальном участке не пострадала ни от жестоких зимних морозов, ни от губительных весенне-летних суховеев.
    Чудо? Отнюдь. Как и у Овсинского, никакого чуда у Золотарева не было. На экспериментальном поле озимая пшеница благополучно перезимовала под снежным покровом: при первых же приморозках, а затем и морозах высокая стерня, не потревоженная во время посева, по ночам обильно обрастала инеем, куржаком. С восходом солнца этот куржак даже при легком утреннем ветерке осыпался. За неделю-другую эта снежная осыпь скрыла под собой и озимь, и саму стерню.
    Будет вполне естественным вопрос - а как же перенесла эта озимь весенне-летнюю засуху, те губительные суховеи? Ведь до половины последнего летнего месяца - ни одного дождя, ни туманов, ни рос. Дело в том, что к четвертому году опыта три урожая половы, соломы и две плотно полегшей стерни создали сверхнадежное покрывало, которое, как и лесная подстилка, совершенно исключает испарение влаги, поступающей по капиллярам к корнеобитаемому слою почвы. За три предшествующих года полного, как в девственной природе, покоя почвы трижды проклятая плужная подошва разложилась, что привело к возобновлению фитильного действия капиллярной влаги.
    Словом, без дождей, при жестоких суховеях влаги для формирования урожая в 20 центнеров на экспериментальной части поля было вполне достаточно.
    Посмотрим, по Козьме Пруткову, в корень трех приведенных фактов.

    2. В эпицентре трехлетней засухи
    Взглянем на ту же плужную подошву. О том, что она - родная и неотвратимая дочь отвального плуга - отсекает, перекрывает фитильное действие капиллярной влаги, говорил еще Овсинский. Но говорил он, что пагубность плужной подошвы не только в этом. Она, кроме того, не дает осадковой влаге и полым водам проникать в глубину, поддерживать и пополнять постоянный уровень грунтовых вод. "Приверженцы глубокой вспашки, - пишет он в своей книге, - оказываются бессильными в борьбе с засухой, или же обратно - почва, глубоко вспаханная, слишком намокает во время частых дождей, что тоже уменьшает урожай и часто даже губит его окончательно. Глубокая вспашка лишает возможности регулировать влагу в почве, вследствие чего ее приверженцы то смотрят со сложенными руками, как растения в глубоко вспаханной почве гниют от излишка дождей, то опять во время засухи стараются вызвать дождь удивительными средствами, например, зажиганием взрывчатых веществ в облаках, как это пробовали делать в Америке" (И. Е. Овсинский. Новая система земледелия. Киев. 1901 г. С. 66-67).
    Регулированию влаги в почве Овсинский придавал первостепенное значение и считал, что его поверхностная обработка всего на пять сантиметров, как нельзя лучше способствует, кроме всего прочего, и регулированию влаги, и аэрации. Под тем двухдюймовым взрыхленным конным полольником (единственное орудие, которым он пользовался. Признанное первым плоскорезом на планете) слоем почвы, пишет он: "корни растений, прорезая почву в различных направлениях и разлагаясь, образуют естественные дрены, посредством которых воздух проникает в почву, вследствие чего она становится рыхлой, не утрачивая своей капиллярности, что с точки зрения регулирования степени влажности весьма важно" (там же, с. 92).
    А мы по этим естественным дренам и капиллярам искусственными: отвалом, лемехом, пяткой плуга, диском, зубьями, лапами культиваторов и т.д. и т.п. И с железной неизбежностью - прощай, аэрация, прощай, регулирование почвенной влаги...
    Ко времени выхода в свет "Новой системы земледелия" Иван Евгеньевич отработал на землях Матусевича без малого тридцать лет. И лишь в те три остро засушливых года - "нищенские" урожаи до двухсот десяти пудов с десятины (36 центнеров с гектара). В остальную четверть века урожай с десятины тянул до двухсот пятидесяти пудов - в полтора-два раза больше, чем намолачивали его соседи, работавшие в равных с ним почвенно-климатических условиях. И стоит ли удивляться тому, что тем редкостным тридцатилетним опытом он решил поделиться со всеми хлеборобами, поделиться не в мимолетной беседе, а печатно. И не в газете-однодневке, а книжно.
    Подводя итоги того опыта, и объясняя суть своего способа обработки почвы, Овсинский пишет: "Достоинства новой системы земледелия суть следующие:
    1. Уменьшает она стоимость обработки и посева часто больше, чем наполовину.
    2. Увеличивает урожай (иногда вдвое).
    3. Новая система регулирует влагу в почве, вследствие чего растения во время засухи всходят и растут без дождя.
    4. В слишком дождливые лета растения меньше страдают от избытка влаги.
    5. Бактерии находят самые благоприятные условия развития в почве; размножаясь с неимоверной быстротой, они, собственно говоря, приспособляют землю к плодородию, часто сильному.
    6. Газы, влага, зародыши бактерий, пыль различного рода поглощаются из атмосферы самым энергичным образом.
    7. Дозревание растений ускоряется, вследствие чего они меньше страдают от паразитов, как, например, ржавчины, меньше подвергаются выжиганию на юге и приморозкам на севере.
    8. Растения часто достигают исполинской вышины.
    9. Зерно получается дородное и более тяжелое.
    10. Растения не вылегают так, как при старой системе" (там же, с. 50-51).
    И далее слова, как приглашение и в гости, и на деловое свидание. Похоже, отдавал себе отчет о мудрости, заключенной в пословице: "Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать". И потому он пишет: "Стоит увидеть всё это, чтобы раз и навсегда отречься от прежней системы обработки, которая не одного уж из земледельцев привела к банкротству. Следует понять, что весь этот балласт формул обработки и рецептов удобрения давно уже стал анахронизмом, и что приверженцы старой системы, портя землю своей обработкой, стараются свою ошибку замаскировать удобрениями и известкованием" (там же, с. 61).
    Чтобы поставить в суждениях о системе Овсинского точки над "i", следует сказать о том, что при его жизни и после ухода из нее его систему пытались перечеркнуть и, стало быть, вычеркнуть из истории российского земледелия и его самого - агронома-производственника, агронома-исследователя. Так, в отчете об испытаниях системы Овсинского на Плотянской опытной станции ее начальник А. Г. Карабетов писал: "Эти данные (отрицательные. - Б.Ч.) позволяют с уверенностью сказать, что 2-дюймовая вспашка в нашем районе не имеет никакого значения" (Отчеты Плотянской опытной станции за 1900-1903 г.). Через шесть лет после этого профессор С. Богданов пишет: "Книжка Овсинского поражает удивительной путаницей не только изложения, но и излагаемых мыслей" (журнал "Хозяйство", 1909 г.). На основе отчетов все той же Плотянской, а также Херсонской и Полтавской опытных станций, уже советский профессор С. Кравков в 1926 году писал о системе Овсинского: "Так называемая система Овсинского, немало в свое время нашумевшая и заключавшаяся в том, чтобы пахать черноземные почвы всегда очень мелко (не глубже 1-1,5 вершка), подверглась суровой критике. Многолетние опыты, проведенные Полтавской опытной станцией специально в этом направлении, показали, что такая мелкая вспашка по Овсинскому, проводимая всегда - и осенью, и весной, - лишь сильно ухудшает условия увлажнения верхних слоев почвы, в результате чего давали всегда пониженные урожаи".
    Читаешь подобные ученые рассуждения, сочиненные по справкам-отчетам карабетовых, и волей-неволей вспоминаешь Антуана де Сент-Экзюпери, его бессмертного "Маленького принца". Как он, этот сказочный принц, был искренне и беспредельно удивлен тому, что ученый-географ за всю жизнь не сделал ни одного открытия, довольствуясь лишь записями рассказов путешественников об открытии ими новых земель, рек, озер и горных вершин. Так и профессор Богданов: поверил справке-отчету Карабетова, не побывал на полях Овсинского, не встретился с самим Иваном Евгеньевичем, не услышал своих современников К. Маньковского, Н. Васильева и Д. Федорова, которые не только хорошо знали самого Овсинского и его систему, но и то, как выверялась эта система на Херсонской, Плотянской и Полтавской опытных станциях. Они были совершенно солидарны в оценке тех проверок, утверждая, что "большинство неудач с внедрением системы Овсинского происходило в результате неправильной, несвоевременной обработки почвы". А самому Богданову проверить эту "пустяшную" погрешность в работе испытателей, как и тому ученому-географу с астероида, не хватило не то времени, не то желания.
    Говорится: "Кто старое вспомянет, тому глаз вон". Но есть же свершения, забывать о которых грешно. К такому роду свершений относятся сама работа Овсинского как агронома на земле и его книга "Новая система земледелия". О необходимости переиздания этой книги я слышал от редкого обладателя этого научно-публицистического произведения Терентия Семеновича Мальцева.
    Не уставал говорить об острой необходимости переиздания этой книги и главный агроном целины, как его любовно величали целинники Казахстана и Сибири, академик ВАСХНИЛ Александр Бараев. Говорил он об этом и на упоминавшейся сессии академии в Целинограде, и на всесоюзном семинаре, состоявшемся в Зернограде после очередной "стихии" на Ставрополье, Кубани и прилегающих к ним областях в конце шестидесятых годов, когда на ту стихию списали ни много ни мало - около десяти миллионов гектаров посевов, унесенных вместе с гумусом шквальными ветрами, когда тем гумусом была засыпана далеко не одна тысяча километров оросительных каналов и заметены по самые макушки деревья сотен и сотен километров полезащитных лесных полос. Когда Бараев стал говорить о переиздании книги Овсинского, из президиума его перебили: "О чем вы говорите, Александр Иванович? Неужели вам не ясно, что Овсинский - это вчерашний день земледелия?". Резонному ответу на этот вопрос сановного ученого аплодировали все участники семинара. "Чтобы день стал вчерашним, - отвечал Бараев, - его надо прожить. А мы обошли его сумеречными закоулками".
    Отдаю себе отчет, что не простое это дело - переиздать "Новую систему земледелия", зиждившуюся на допотопном, то бишь, дотракторном конном полольнике. Однако канадские ученые - земледелы в годы национального бедствия (конец тридцатых годов), обнаружив, что от пыльных бурь меньше всего пострадали земли украинских молокан, по бедности пахавших свои наделы на лошадках и какими-то странными, не похожими ни на одно из почвообрабатывающих, орудиями, не погнушались самой идеей безотвальной обработки почвы. (Замечу в скобках: в нашем ученом мире не без основания считают, что первым плоскорезом в земледелии планеты был плоскорез Ивана Овсинского). И как знать, возможно, академик Бараев и тогдашний министр сельского хозяйства страны Мацкевич привезли из Канады на казахстанскую целину не канадский плоскорез, а конный полольник Овсинского, трансформированный с конной тяги на тракторную. Во всяком случае, Бараев по возвращении из Канады, думаю, не только мне говорил, что опыт канадских подолян сыграл далеко не последнюю роль в переводе канадского земледелия с классической, глубокой отвальной вспашки на мелкую плоскорезную.
    Мне могут заметить - стоит ли сокрушаться по поводу столь давней беды? Да, очень давняя - потерян целый век. А за этот век, сколько катастроф потрясло нашу крестьянскую страну! И все эти потрясения в одном ряду с потрясением конца девятнадцатого века. Голод в Поволжье и соседних с ним землях в 1921-1922 годах, голод начала тридцатых годов по причине двухлетнего неурожая, перемноженного на уничтожение кулачества (читай - крестьянства) как класса. Гибель и списание из хозяйственного оборота только за первые четыре года после начала освоения целинных земель шестнадцати миллионов гектаров из сорока пяти освоенных. А затем - уже упоминавшиеся пыльные бури 1963 и 1965 годов и ставропольско - кубанская катастрофа конца шестидесятых. И вот уже очередные бедствия девяносто восьмого и девяносто девятого годов.
    Мы считаем деньги. Спору нет, деньги любят счет. Но почему мы не считаем потерянное время? Оно дороже денег. Стократ дороже! А потеряли мы сто лет с того дня, когда Овсинский предложил спасительную систему, выверенную бесценным тридцатилетним опытом на огромных площадях, строго и пристрастно испытанную самой жестокой и длительной засухой в истории земледелия всей планеты. Полвека прошло со времени, когда Мальцев предложил так же тщательно проверенный и испытанный многими засухами безотвал. Треть века минуло после того, как шортандинские ученые во главе с академиком Бараевым помогли североказахстанским хлеборобам освоить почвозащитную систему земледелия и тем самым поставить на своих полях надежный заслон пыльным бурям. Без малого сорок лет потеряно с того дня, когда агроном-исследователь Золотарев отослал анализ своего опыта в президиум ВАСХНИЛ.
    Ко всем перечисленным катастрофам следует прибавить еще более глобальную - нарушение "мирового круговорота воды". Так назвал это неслыханное бедствие И. Бендер, возглавлявший в пятидесятых годах двадцатого века Кулундинскую опытную станцию. К нарушению круговорота воды, считал Бендер, привела сплошная распашка отвальными плугами многих десятков миллионов гектаров безлесных степей Северного Казахстана, Алтайского края, Новосибирской и Омской областей и других целинных регионов.
    Бендер с первых лет освоения целины вел замеры уровня грунтовых вод в степной части Алтайского края. Каждый замер среднегодового уровня свидетельствовал о его падении от восьмидесяти пяти сантиметров до одного метра. За четыре года уровень залегания грунтовых вод снизился на 396 сантиметров. Последствия - десятки крупных озер, которые в равнинных степях, как правило, мелководны (два-три метра), пересохли. Такая же участь постигла многочисленные степные речушки. Заглохли родники, питавшие эти озера и речки.
    Исследователь поставил свой диагноз этой мучительной болезни земли
    - плужная подошва, которая наглухо перекрывала доступ к грунтовым водам
    - и осадковой влаге, и вешним полым водам. Даже при длительных летних дождях глубже плужной подошвы влага не проникала.
    Именно на этом - на плужной подошве и распыленном до мучного состояния пахотном горизонте, по И. Бендеру, трагически для растений, почвенных организмов, рек и озер обрывается естественный круговорот воды. Падение уровня грунтовых вод при этом становится неотвратимым: не получая пополнения от осадков и полых вод, теряя воду из-за стоков ее под уклоны земных плит, грунтовые воды с неизбежностью теряют и необходимый уровень.
    Мы ищем (часто - тщетно) деньги для того, чтобы хоть как-то смягчить НЕВОСПОЛНИМЫЕ потери, нанесенные "стихиями". Читай - бессмысленными, вредными для почвы обработками, за которыми с железной последовательностью идут: пыльные бури или вымокание посевов; ветровая, водная, дождевая, снежная (на парах и зяби) эрозии. И, как следствие всего этого, - гибель урожая. В тех безнадежных поисках сами поисковики теряют терпение, а затем разум, совесть и стыд. Их потерянный разум утрачивает способность нормально воспринимать даже готовые разумные меры, которые начисто и надолго исключили бы гибель урожая и всевозможные недороды его.
    Мы ищем и считаем деньги, в которые нам обошлись перечисленные выше катастрофы. А доискаться до подлинных, коренных причин тех катастроф, как говорят на Украине, "тяму нема" (ума нет). Так есть же, есть эти умы! Я уж не говорю о Докучаеве и Костычеве. О Тулайкове, которого под страхом отлучения от науки и под другими страхами вынудили отречься от убеждения в том, что наилучший вид обработки почвы - поверхностная, мелкая. Представляется, что в этом славном ряду отечественных подвижников в земледелии достойное место принадлежит Овсинскому, Мальцеву, Бараеву, Золотареву. Эти имена на слуху в среде хлеборобов. А сколько таких хлеборобов в наших поистине бескрайних весях!..
    Но - извечная беда... Нет пророков в своем отечестве. Да и вину за грубейшие провалы в земледелии легче легкого списать на стихию, на капризы природы (забываем мудрость предков: "Природа всегда права!"). Веками, тысячелетиями списываем.
    За полтысячи лет до новой эры древнеримский философ - земельник Колумелла говорил своему ученику: "Я слышу, Сильвин, как часто у нас первые люди в государстве обвиняют то землю в бесплодии, то климат в длительной и губительной для урожаев неравномерности. Некоторые обосновывают эти жалобы ссылкой на то, что земля устарелая и истощенная не в силах с прежней щедростью доставлять людям пропитание. Я знаю, Сильвин, что эти причины далеко отстоят от истины. Разумный человек не поверит, что земля состарилась. Я считаю, что дело не в небесном гневе, а в нашей собственной вине".
    ... Разумное человечество... Не может оно вот уже третье тысячелетие после истины Колумеллы осознать и искупить свою вину перед землей, перед ее хрупким, легко ранимым венцом - почвой. Никак оно не может вылезти из глубокой, до глины, борозды, оставленной отвальным плугом. Поистине, "пашем до глины, а едим мякину". Считается, что шумеры, первыми на планете шесть тысяч лет тому назад перевернувшие самый плодородный слой почвы, - непогрешимые творцы и законодатели отвальной, "культурной" и "классической" обработки почвы. Их, шумеров, можно и понять, и от всей души простить за роковую ошибку: им надо было заделать семена злаков не в лунку, как это делалось до них, а в сплошную борозду на земле, с великим трудом отвоеванной у непроходимых лесов. Им и не думалось, что, переворачивая пласт, они сбрасывают на дно той борозды бактерий аэробных и выворачивают на свет божий анаэробных, отчего и те, и другие в лучшем случае угнетаются, в худшем - гибнут. А мы, уже все это, зная, с упрямством и настойчивостью, достойными лучшего применения, продолжаем варварски убивать этих добрых кулинаров почвы, щедрых и бескорыстных помощников хлебороба. Редкие земледельцы по достоинству оценивают эту помощь почвенных кулинаров. В числе тех немногих - Овсинский.
    Предельно прост и предельно ясен закон почвообразования, гласящий, что нарастает она сверху и только сверху. За счет отмирания и разложения растительных остатков, а также животных и микроорганизмов. И в самом верхнем слое почвы сосредоточен ее жизнетворящий компонент - гумус или, как его по-своему называет Мальцев, - сливки земли. И поэтому вся почвенная "жизнь прижата к поверхности" (И. Ревут. Физика почв. Ленинград. Колос. С. 118). На основе исследований в различных хлебосеющих регионах Ревут пришел к заключению, что "независимо от типа почвы плодородие падает сверху вниз" (там же, стр. 174). Однако в противоположность этому закону переворачиванием пласта, закапыванием сливок земли на дно борозды мы перевертываем тот закон вверх тормашками и считаем эту работу богоугодным делом...

    3. Мнимая глухота
    Терентий Семенович Мальцев не однажды пытался растолковать своим высокоученым коллегам из ВАСХНИЛ, убедить их в абсурдности наших действий на земле. Действий, стопроцентно чреватых перечисленными и оставшимися за рамками счета катастрофами. Но - тщетно... Не слышат: поражены чиновной болезнью - глухотой. Будто бы слушают, а не слышат. А вот мой давний знакомец - директор Журавлевского совхоза, что в Астраханском районе тогдашней Целиноградской области, Василий Гугучкин - услышал. Вдосталь наглотавшись гумусной пыли в первые годы освоения целины, он сел за баранку автомашины и поехал в курганское село Мальцеве к знаменитому земледельцу Мальцеву. Встретил его, лузгающего семечки, среди других колхозников на скамеечке подле конторы.
    Вошли в конторский кабинет. Хозяин внимательно выслушал гостя, молча расстелил на столе "Сельскую жизнь" и высыпал на середину газеты горсть семечек.
    - Вот смотри, каки они крупны, один к одному. Это те, которы сверху лежали. А теперь гледи, каки под ними в середине кармана были, - и рядом с первой легла вторая горсть семечек, оказавшихся несравнимо мельче первых.
    Затем хозяин кабинета выскреб из уголков кармана остатки, и рядом с двумя первыми легла еще одна небольшая горстка семечек. Были эти последние мелюзга-мелюзгой. Пополам с таким же мелким мусором.
    - Вот так и в матушке-землице, - заключил Терентий Семенович. - Сверху она, если не перемолота плугами-боронами, всегда крупнозерниста. И зёрна, по-ученому их агрегатами нарекли, с жирным лоском. А чем глубже, тем зёрна помельче и на вид блеклы. А дальше, - он ткнул пальцем в третью горстку, - мусор. И я не стал выворачивать его наверх и бросать в него семена на погибель. Заделываю их в самый верхний, тучный слой почвы: здесь зерно быстре проростат, пшеничка растет, как на дрожжах...
    Что же касается высокой урожайности египетских акров на суданской земле, на земле "тощей и бедной", то ничего загадочного в этом нет: они, египтяне, всего-навсего ковыряли землю кривой древней палкой, не переворачивая и не перетирая почву в порошок. Всё, что необходимо для роста растений, оставляли на месте, там, где работать корневой системе, там, где всё необходимое для того роста предусмотрительно положила сама создательница почвы - Природа.
    Французский академик А. Делюк, в отличие от российских профессоров С. Богданова и С. Кравкова, не стал по справкам и заочно "разносить" бесплужный метод обработки почвы провансальского фермера Жана, а предпочел поехать к нему незваным гостем на недельку-другую. Жан и его семья приняли Делюка как гостя дорогого. Ученый отбросил первоначальное намерение как никчемное и прогостил у радушного фермера вместо недели-другой добрую половину лета: надо было, как следует вникнуть во всё, досконально разобраться. Вник во все преимущества - агротехнические, экономические и прочие, как потом назовет его, метода Жана. Проверял состояние почвы на всех участках фермерского владения и для сравнения делал то же самое на полях дальних соседей Жана - ближние работали уже по-жановски; считал, на сколько дешевле обходится Жану и обработка плантаций, и урожай; на слово поверил самому фермеру и его близким соседям в баснословно повысившиеся урожаи, так как видел, что урожаи на самом деле "с полосы лезут"; перед отъездом собрал и пожурил дальних соседей Жана, которые упорно держались старой агротехники. А, вернувшись в Париж, подробно, с научных позиций описал преимущества бесплужной обработки почвы, назвал которую методом Жана. Впоследствии этот метод получил широкое распространение на юге страны и в серединной Франции.
    В Германии с начала двадцатых годов минувшего века широкое распространение получила глубокая безотвальная обработка почвы, во многом схожая с мальцевской, предложенная Францем Ахенбахом.
    В России и до революции, и при Союзе голоса и действия против плуга были непрестанными. Еще за десяток лет до Овсинского свекловод, а затем и сахарозаводчик Григорий Бочинский выращивал сахарный бурак на поверхностно обработанных плантациях (представляю, как усмехнутся этому нынешние свекловоды - сахарники, которые и поныне пашут под сахарную свеклу чуть ли не плантажными плугами).
    Между тем Бочинский, перейдя с глубокой и многократной предпосевной обработки на однократную и поверхностную обработку плантаций, в два с лишним раза сократил расходы на обработку почвы и стал получать урожаи, превышающие сборы сладкого корня с глубоко обработанных плантаций на двадцать-тридцать процентов. А если учесть, что содержание сахара в его бураках было на один-полтора процента выше обычного, то фактический урожай его превышал соседские без малого в полтора раза. Однако и это далеко не весь экономический выигрыш свекловода-новатора: посеянная мелко, свекла почти весь корнеплод формировала над поверхностью почвы. Лишь самая нижняя часть его, тонкая и обросшая питающей корневой системой, уходила в глубь почвы. Верхняя, основная часть корнеплода, имела два источника питания - из почвы через корневую систему и из атмосферы - через ботву. И поэтому книгу свою, вышедшую в Киеве в 1876 году, он назвал громоздко, но точно и полно: "О различной стоимости бураков в сахарном производстве, а также об использовании атмосферных удобрительных веществ, основанном на новом методе обработки почвы".
    Овсинский так отзывался о книге Григория Бочинского: "Если бы книга Г. Бочинского была принята иначе тогдашней критикой и если бы заключающиеся в ней положения были оценены спокойно и разумно, то не один бы кусок земли остался в руках наших земледельцев, которые так старательно выпахивали себя из имений и продолжают выпахивать доныне. Глубокая вспашка держится в сахарозаводческих имениях, но печально высматривали бы эти имения со своей глубокой вспашкой, если бы заработки на сахаре не вознаграждали бы убытков от нерациональной и дорогой глубокой вспашки. Банкротства и здесь случались бы каждый день, как и в хлебных хозяйствах" (Новая система земледелия, с. 131).
    На упоминавшейся выездной сессии ВАСХНИЛ по сценарию Целиноградского обкома партии под занавес работы сессии лучшему молодому пахарю должны были вручить ежегодный приз победителя - макет "золотого" плуга. Это торжественное действо поручили самому авторитетному не только среди молодых земледельцев ученому - академику Бараеву. Взял Александр Иванович тот десятикорпусный плуг, отлитый из бронзы, поднял высоко над головой и, обращаясь к залу, сказал:
    - Будь моя воля, я не оставил бы отвальному плугу места не только на хлебном поле, но и в музеях: ни одно орудие не принесло столько вреда земле, сколько принес его отвальный плуг.
    И две с половиной тысячи ученых и приглашенных гостей сессии одарили академика-целинника овациями... Не сразу, не вместе со всеми, но и законодатели "классической" агротехники - члены президиума сессии, чтобы не выглядеть белыми воронами, тоже зарукоплескали. С понятием отнесся к тем словам академика и молодой пахарь-победитель. На вопрос Бараева, не обиделся ли он за плуг, тот с улыбкой ответил:
    - А что мне за него обижаться? Я уже третий год отработал на плоскорезе. Милое дело: и мне хорошо - пыли над трактором нет, и земля успокоилась
    - над ней тоже ни пылинки.
    Не мог Александр Иванович вручить ту награду с иными словами: ведь именно он, академик Бараев, - главное действующее лицо в изгнании отвального плуга из бескрайних степей Северного Казахстана, в изгнании, которое помогло укротить разгул пыльных бурь и сохранить в хозяйственном обороте, правда, уже почти ополовиненную бурым лихом освоенную целину.
    Я уже слышу вопрос немалочисленных сторонников "классической" агротехники, глубокой, с оборотом и дроблением пласта, вспашки: "А не считаешь ли ты абсурдным навязывать во все почвенно-климатические зоны безотвальную обработку?".
    Что на это сказать? Нет, не считаю. Да и не навязываю: глядя и переживая все эти катаклизмы, невольно думаешь о судьбе родной земли. И вопрос-то будто бы не абсурдный. Именно - будто бы. Скорей всего - зашоренный с позиций догмы. И в ответ закономерно задать контрвопрос: сообразуется ли переворачивание пласта, перетирание почвы в порошок и сброс гумуса на дно борозды с законами почвообразования? В Канаде тоже много почвенно-климатических зон. И в каждой из них почва нарастает, как ни странно, тоже сверху. И сливки земли у них тоже сверху - там их никто не сбрасывает на дно борозды: Канада уже больше полувека живет без отвального плута, хлебом кормится из-под плоскореза. Вдосталь. И кроме многих стран, Россию из-под плоскореза подкармливает. Не отказывает, сколько бы мы ни запросили. Подкармливает ту Россию, которая еще до интенсификации и тотальной химизации, почвы площадью двадцать пять на двадцать пять сантиметров и в глубину - семь. Один из квадратов был взят с пшеничного поля, с которого только что сняли второй урожай после пара, второй - рядом, с нетронутой целины. Поменял те квадраты местами: целинный вживил на поле из-под пшеницы, пшеничный - на меже. По всем сторонам квадратов высеял в почвенную разность семена пшеницы. И главная из злаковых культур чистосердечно призналась, что ей мила целина, недвусмысленно высказав свое "признание" корнями. Известно, что корневая мочка развивается зонтообразно от семени равномерно во все стороны. Именно так все начиналось у пшеницы, заделанной в щели между целинным квадратом и полем из-под пшеницы. Однако через каких-то полтора-два сантиметра корешки, которые поначалу пошли от материнского семени в сторону пашни, стали разворачиваться по дугообразной траектории и вернулись в квадрат структурной, зернистой целины. В пашенном же квадрате произошло все наоборот: корни, которые пошли от семени в сторону окружающей целины, возвращаться к квадрату пшеничному не стали. Напротив, большинство корешков, начинавших развиваться внутрь того квадрата, переориентировались в сторону целины.
    Короче, корни пшеницы "проголосовали" за девственную степь.
    Жизнь, поведение корневой системы зерновых культур Золотарев изучал неустанно. А началось все будто бы с пустяка: обратил внимание, что на контрольной части поля появилась головня, тогда как на экспериментальной части не нашел и единого стебелька с головней, хотя обе части поля засевались как одно целое. Естественно, одними и теми же семенами, протравленными против головни.
    Загадка?! А разгадку он стал искать опять же по методу Козьмы Пруткова - смотреть в корень. Однако ответ стал ясен, когда до самих корней еще не добрался: суть ему открыли проростки из семян. Конечно же, он давно знал, что росток, едва проклюнувшись, устремляется ввысь - геотропизм. И вдруг на контроле он обнаружил, что росток от зерна, упавшего зародышем вниз, долго, сантиметров пять-шесть блуждал: сначала шел книзу, затем из стороны в сторону и лишь затем нашел путь на свет божий. Не кратким был путь ростка из зерна, упавшего зародышем в какую-либо из сторон. И только из зерен, оказавшихся зародышем кверху, ростки шли прямиком вверх.
    Собственно, и на экспериментальной части поля начало жизни ростка складывалось примерно так же. Но если на контроле "кривлянье" его занимало пять-шесть сантиметров, то на экспериментальной части не превышало и полутора. Не делая категорических выводов, Золотарев высказывает предположения, что протравливание семян ядохимикатами поражает, не только споры головни, но не лучшим образом действует на жизнетворные силы самих семян. И если земля экспериментального участка за два предыдущих года успела возродиться из пыли в почву и стала способной "излечивать" тот заблудший и заболевший росток, вливать в него свои жизнетворные силы, то почва, превращенная отвальной вспашкой и тщательным боронованием в пыль, ни на какое излечивание не способна. Семена, подвергшиеся химической экзекуции и высеянные в такую почву, дают ослабленные растения. К ним, как и к животным с ослабленным организмом, льнут всякие болезни - та же головня, ржавчина, проволочник.
    Для любителей минеральных удобрений, особенно гранулированных, небезынтересным будет и такое золотаревское наблюдение за корневой системой зерновых: нормально развивающаяся корневая мочка наталкивается на гранулу удобрений и, вместо того, чтобы устремиться к этому "вожделенному" кладу пищи, размыкается и обходит ее стороной.
    - Шарахается, как черт от ладана, - объясняет Прокофий Тихонович "странное" поведение корневой мочки. - Обжигаются неокрепшие корешки. Еще бы - в таком крохотном зернышке и столько химического "добра"...
    Итак, покрывало из соломы, стерни и половы, "подсказанное" Золотареву Менделеевым, помогло агроному-исследователю решить множество проблем: надежное созревание почвы без каких бы то ни было обработок; защита почвы от всех видов эрозии; восстановление капиллярной системы почвы и ее деятельности; не механическое и не насильственное, а естественное рыхление почвы за счет отмирающих и разлагающихся растительных остатков, а также почвенных животных и микроорганизмов. И главное - сообразное с естественным восстановление зернистой структуры почвы.
    Зернистая землица! Кто из крестьян, даже тех, кто и расписывался-то крестиком, кто из них не знал, что такая землица - самая плодородная на всем белом свете? Все, кто любит родную землю, знают об этом: ведь неспроста же во Франции, в музее эталонов самых больших ценностей планеты эталоном почвы стал именно российский чернозем, привезенный в Париж из Воронежской губернии.
    О цене зернистой структуры почвы, конечно же, знают ученые - земледелы: ведь прежде всего для них писал основоположник российского почвоведения В. В. Докучаев: "Чернозем, взятый не из-под плуга или сохи, а в девственной степи, отличается зернистой структурой, он представляет из себя как бы самую лучшую губку, пронизанную мельчайшими порами и прекрасно пропускающую через себя воздух и воду. В этой-то структуре чернозема и его главное достоинство. Возвратить чернозему прежнее плодородие - это, значит, возвратить ему структуру девственных степей. Не об удобрениях надо заботиться (анализ показывает, что питательных веществ в черноземе хватит на долгие годы), а о том, чтобы сгладить следы неразумной культуры, обратившей чудесную зернистую почву в пыль".
    А мы эту чудесную почву превращаем в черную муку тончайшего помола, старательно перетираем плугом с предплужником, с отвалом, с почвоуглубителем. Со шлейфом из борон, с металлической волокушей. И умникам из сонма законодателей и надзирателей за качеством обработки почвы все кажется, что мы мало истязаем зернистую землицу: выносили и народили интенсивную систему земледелия, от которой почва хрустит и стонет.
    Понимаю - судить паству и несправедливо, и жестоко, и грешно: её ведут пастыри. Понимаю и то, что пастыри - человеки и им свойственно ошибаться. Так наберитесь же мужества и признайте, что правы не вы, а вами пасомые Мальцевы, Золотаревы. Однако блюстители правил "классической" агротехники железно стоят на своих позициях: Терентию Мальцеву дали понять, что его метод - только для его колхоза. Дескать, знай сверчок свой шесток, хоть ты и почетный академик. Золотарева, воссоздававшего зернистую структуру почвы, отдавали под суд, трижды увольняли с работы за нарушение правил "классицизма" от земледелия.
    Не было бы необходимости в продолжении разговора обо всем этом, если бы в нашей сельскохозяйственной науке таких людей, как Докучаев и его последователи, не просто признавали на словах, а на деле отцами-основоположниками и следовали их мудрым советам. Ан нет: на словах возводят в ореол славы и почета, а действуют вопреки учению того же превозносимого Докучаева.
    Какова цена учебнику? Ведь авторы его - опять же по методе ученого-географа с астероида - повторили лжеистину об Овсинском и его системе, истину же подлинную, о которой было известно еще в начале двадцатого века (Васильев, Маньковский, Федоров), в 1957 году (Заев) и в 1959 году (Яхтен-фельд. Предисловие к книге Фолкнера "Безумие пахаря"). И вопреки всем этим публикациям о подлинной истине, авторы учебника, а вослед им - Томилов продолжают хулить и систему Овсинского и славное имя его. И попутно морочат головы студентам давно опровергнутыми лжеистинами.
    И в чем только не обвиняет Томилов Овсинского: "книга его, - пишет он,
    - полна пророчеств", "пространных измышлений", "уж чего-чего, а теоретизирования без привязки к собственной земле в его книге предостаточно". "Подобные способы поиска истины, - заключает Томилов приговор Овсинскому, - в философском словаре обозначены - "софистика" и "схоластика".
    У Овсинского не было нужды и времени заниматься пророчествами и измышлениями: затрачивая на минимальную обработку почвы труда и средств в полтора-два раза меньше, чем при глубокой вспашке, он неизменно, на протяжении тридцати лет, получал урожаи в полтора, а в отдельные годы и в два раза выше, чем намолачивали его соседи с полей, обработанных по всем правилам "классической" агротехники. А в упоминавшиеся три года бедственной засухи, когда его соседи практически ничего не получали с глубоко вспаханных полей, он брал от ста пятидесяти до двухсот десяти пудов с десятины. Побольше бы нам таких софистов и схоластов.
    Трудно представить, как читал этот доцент книгу Овсинского: ведь в ней от первой до последней строки речь идет о земле, на которой автор отработал к моменту выхода книги в свет без малого три десятка лет. И вдруг - "без привязки к собственной земле". Между тем, в книге чуть ли не единственное отступление от той земли - это конспективно краткий рассказ о том, как обрабатывались свекловичные плантации у агронома Бочинского.
    Что же касается софистики и схоластики, скажу - "благородное" дело: бия себя в грудь философским словарем, самочинно втискиваться в когорту философов - марксистов, материалистов, диалектиков, отпихивая локтями овсинских, фолкнеров, золотаревых в скопище идеалистов, метафизиков, софистов и схоластов. Но если бы в вопросах философии Томилов поднялся за рамки философского словаря, то, возможно, понял бы, что Овсинский, Фолкнер и Золотарев относились к почве, как и Докучаев, как к сложному животворящему организму со множеством взаимных связей и взаимных обусловленностей. Никто из них не причислял себя к философам - ни к материалистам и диалектикам, ни к идеалистам и метафизикам. Но к почве каждый из них относился и обращался с ней как подлинный диалектик: святее всего, превыше всего они как раз и считали эти взаимные связи в почве и взаимные обусловленности, которые и делают почву почвой.
    Томиловский суд над Овсинским и Фолкнером, несмотря на его несправедливость и жестокость, был всего-навсего легкой артиллерийской подготовкой к сокрушительному удару по Золотареву, которого он не знает, и знать не хочет. Ни его самого, ни сути его опыта. В полемическом запале он не останавливается даже перед фальсификацией высказываний, как самого Золотарева, так и моих сообщений о его работе. Обвиняя агрономов-производственников (Золотарева - в том числе), которые ведут и опытническую работу, Томилов пишет, что они "для "опыта" выбирают поле с наилучшими почвенными условиями, чистое от сорняков, хорошо обработанное. Обильно удобренное и т.д.". И еще: "О Золотареве начинают ходить слухи. (От себя замечу в скобках - подобные слухи ходят по закону, заключенному в мудрой народной пословице: "О хорошем слышится далеко"). А в общем-то это опять "опыт" без контрольного варианта. Опять отсутствие должной методики".
    На каком же основании полемист Томилов обвиняет Золотарева во всех этих грехах? Ведь надо полагать, что прежде, чем вступить в полемику по очерку о Золотареве, надо, по меньшей мере, внимательно прочитать тот очерк, в котором тоже черным и тоже по белому напечатано: "В первый год на опытном поле с каждого гектара получено на 4,1 центнера зерна больше, чем на контрольном, обработанном отвальными плугами на глубину восемнадцать сантиметров" (Сибирские огни, 1969 г. № 1. Стр. 134). И там же сообщалось, что "на поле площадью в 65 гектаров под экспериментом было занято 33 гектара, а под контролем - 32"; что на этом поле несколько лет сеяли пшеницу по пшенице, из-за чего оно было сильно засорено осотом, молочаем, вьюнком полевым и в меньшей степени - пыреем.
    Однако все это, мешающее нанести удар по Золотареву, Томилов отбрасывает, словно об этом и речи быть не могло: ведь опыт ведет не ученый, а какой-то всего-навсего сельский агроном. Между тем Докучаевка - так по аналогии с Московской Тимирязевкой студенты Харьковского сельхозинститута имени В. В. Докучаева называли свою альма-матер - один из самых авторитетных сельхозинститутов. Похоже, имя, присвоенное ему, ко многому обязывало как профессорско-преподавательский состав, так и студентов. Во всяком случае, выпускники этого института отличаются завидно полными знаниями учения Докучаева о почве.
    Ничто не устраивает Томилова в исследованиях агронома-опытника Золотарева: даже главный аргумент в работе земледельца - урожай в тридцать-шестьдесят центнеров с гектара, полученный без обработки почвы и каких бы то ни было удобрений.
    "Не берусь категорически опровергать, - пишет Томилов в той же статье и по поводу золотаревских урожаев, - находясь за тысячи километров от той земли, где работает П. Т. Золотарев, тем более, что урожай 30-60 центнеров с гектара, да еще без обработки, заставляет подумать. Какой уровень урожая лучше - 30-60 ц/га или 80-100 ц/га? Двух мнений быть не может: конечно, 80-100 ц/га звучит весомее".
    Ну почему же не может? Должно быть и больше двух: сколько людей, столько мнений. Это ведь только при табунной системе мышления двух мнений не полагалось. Но и тогда Николай Иванович Вавилов думал и действовал по-своему, а Трофим Денисович Лысенко - как положено, думать и действовать в табуне.
    Немало было и тогда людей достойных, которым претило табунное мышление, для которых превыше всего было собственное человеческое достоинство. За свое мнение они готовы были идти на плаху. Однако то длительное единомыслие, в глубокой борозде которого увяз далеко не один оппонент Овсинского, Фолкнера и Золотарева, так прочно въелось в плоть и кровь, что отринуть его не каждый в силах. И, возможно, что в этом не вина их, а беда.
    Уму непостижимо, за какие восемьдесят-сто центнеров ратует Томилов. Ведь знает же, что речь ведет он о "весомо" звучащем урожае - допинговом. Чем только тот урожай ни нашпигован "для здравия народного" - аммиак, селитра, фосфор, азот. Да в придачу то, чем травят сорные травы и сельхозвредителей. Этому химическому добру несть числа. Для любителей такого "весомо звучащего" урожая благо заключается в том, что в странах СНГ и поныне нет строгого контроля за качеством урожая, за его экологической чистотой.
    И только национальное бедствие в этих двух странах - пыльный котел, клокотавший в провинциях прерий в конце тридцатых - начале сороковых годов, надоумил ученых-земледелов, а затем и фермеров Соединенных Штатов воспользоваться предложением и к тому времени уже многолетним опытом Фолкнера: ныне в Канзасе, Небраске, Монтане, в Северной и Южной Дакоте и в некоторых других штатах зерновые на значительных площадях высеваются по стерневым фонам без предварительной обработки почвы, как это делал Фолкнер на своих овощных плантациях. В канадских прериях после катастрофических пыльных бурь, перейдя на плоскорезную обработку, вначале рыхлили почву на глубину в четырнадцать-восемнадцать сантиметров, превышающую рыхление по-овсински в три с лишним раза, а в настоящее время рыхлят ее на семь-восемь, вплотную приблизившись к двухдюймовому рыхлению, применявшемуся Овсинским на протяжении сорока лет.
    И надо отдать должное как самому автору североказахстанского безотвала академику Александру Бараеву, так и всему коллективу шортандинских ученых: силой глубокой убежденности в правильности своих научных исследований, перемноженной на другую силу - заметно возросшие урожаи на институтских полях площадью в шестьдесят с лишним тысяч гектаров, они перемогли ту силу извечных хлеборобских традиций. И безотвал, шаг за шагом, развернул радиальное наступление: на восток (Новосибирская и Хакасская автономная области, Алтайский и Красноярский края), на север (Омская область), на запад (Ставрополье, Полтавская и Сумская области Украины).
    Другой немаловажной причиной недостаточно масштабного расширения площадей под безотвалом было критическое отношение к почвозащитной системе, точнее - к безотвальной обработке почвы, со стороны довольно влиятельных ученых. Так, доктор сельхознаук В. Слесарев (Омск) говорит о том, что созданные шортандинскими учеными безотвальные почвообрабатывающие орудия в шестидесятых годах, имели серьезные недостатки. И, тем не менее, в последующие десятилетия они очень слабо совершенствовались. "Посмотрите, - говорил Слесарев на защите докторской диссертации одного из шортандинских ученых, - машины выпуска шестидесятых годов КПГ-250, БИГ-3 и другие... Мы не имеем права быть довольными работой этих машин и их качеством. Потому что глубокорыхлитель в этой зоне с сухой осенью (обычное явление) дает глыбистую зябь, разрушает стерневой покров, что противоречит законам сохранения почвенной влаги". Ученый настойчиво советует создателям этих машин совершенствовать их и налаживать серийное производство машин, "которые бы обеспечивали максимальное сохранение растительных остатков и минимальную глыбистость".
    Глубоко аргументирована критика плоскорезной обработки почвы в труде доктора сельхознаук В. Кирюшина "Методика разработки адаптивно-ландшафтной системы земледелия и технология возделывания сельскохозяйственных культур" (Москва. 1995 г.). "Применение безотвальной обработки, - пишет В. Кирюшин, - нередко ограничено повышенным развитием засоренности и болезней, приходится применять гербициды и фунгициды, негативно влияющие на зоосферу" (стр. 57).
    Заведующий отделом земледелия Северо-Кулундинской опытной станции П. Янович пишет в журнале "Сибирские огни" (1969 г. № 11): "Как в рыхлой , так и в уплотненной почве парообразная вода уносится, диффундирует, а пространства - пустоты и тонкие капилляры - замещаются мельчайшими частицами, перемещаемыми силами вакуум-пресса. При этом почва настолько уплотняется, цементируется, что образуются большие трещины на всю глубину обработки.
    Такая почва, вспаханная осенью, представляет собою сплошные глыбы, напоминающие строительный саман. Кроме того, - подчеркивает автор, - в обработанных почвах количество живых организмов, играющих большую роль в почвообразовательных процессах, резко снижается, а в систематически обрабатываемых глубоко - совершенно исчезают. Следовательно, в почвах, глубоко обработанных, скважность (аэрация) уничтожается, поступление воздуха ничтожно и совершенно прекращается при максимальной плотности. Выпадающие осадки впитываются на небольшую глубину и быстро испаряются. Все это приводит к интенсивной ветровой эрозии. Обильные же дождевые и талые воды бурными потоками смывают массы почвы".
    Одновременно с шортандинцами над созданием плоскорежущей сеялки и других малорыхлящих орудий трудился в Кулундинской степи, и только что процитированный Павел Яковлевич Янович. Вот что он сообщал об этой работе в письме, которое я получил от него еще в начале 1969 года: "Прочитав вашу статью в журнале "Сибирские огни" "Урожай рассудит", я послал свой положительный отзыв редактору. Я работаю над той же проблемой, что и Прокофий Тихонович Золотарев, уже двадцать лет. Такую же, а может быть и нет, сеялку изобрел, но с 1954 года добился только в 1967 году от МСХ РСФСР выделения 20000 рублей для изготовления двух образцов сеялки. Изготовили мы их в своих мастерских. Результаты за десять лет, несмотря на их примитивность, оказались лучше, более эффективны, чем СЗС-9, которые выпускают наши заводы по типу канадской сеялки НОБЛ, за лицензию которой заплачены большие деньги. А вы думаете, что кто-нибудь обратил на это внимание? Нет! Наоборот, меня два раза снимали с работы за мое "опасное вольнодумство". И все же отделался я легче, чем Золотарев. Но вся беда в том, что все это до сего времени не кончилось. А я ведь считал, что наступит век перелома - гуманизма в сельском хозяйстве, а выходит, что не перевелись у нас Бородины (Донской НИИСХ), а с ними - воинствующая бездарность".
    Резервирую за собой право высказать в заключительных строчках этой главы свои взгляды на мытарства изобретателей в сфере сельского хозяйства.
    А теперь о дне сегодняшнем в сельскохозяйственной науке и земледельческой практике.
    В последнее десятилетие двадцатого века сделан шаг в продвижении почвозащитной системы земледелия, разработанной шортандинскими учеными. Шаг этот сделан в направлении перевода степного и лесостепного землепользования к его агроландшафтной организации и энергосберегающим приемам возделывания зерновых культур. Наиболее фундаментально эта система разработана доктором сельхознаук Н. К. Азаровым.
    Суть агроландшафтной организации землепользования по Азарову заключается в том, что по характеру местоположения и в зависимости от рельефа местности агроландшафты подразделяются на четыре типа. Первый из них - с хорошими условиями возделывания зерновых культур (высокое естественное снегоотложение, малый уклон местности, содержание гумуса в пахотном слое в четыре с половиной процента и выше). Второй тип - со средними условиями снегоотложения, с уклоном местности до половины градуса и содержанием гумуса до четырех с половиной процентов. Третий со слабыми - неравномерное снегоотложение, недостаточное накопление снега, неравномерное промачивание почвы талыми водами из-за интенсивного их стока, так как склоны в этом типе значительно круче, чем в предыдущем. И еще более неблагоприятные условия в четвертом типе агроландшафтов - очень слабые, в которых уклоны колеблются от одного градуса до двух с половиной. И естественно, что здесь промачивание почвы талыми водами и крайне незначительно, и очень неравномерно.
    При определении этих типов агроландшафтов учитывалось и такое важное обстоятельство, как урожайность полей за предшествующие десять лет, которая разнилась от шести центнеров с гектара на агроландшафтах с очень слабыми условиями до двадцати центнеров - с хорошими.
    Такая типизация агроландшафтов безусловно рациональна и необходима: условия для выращивания зерновых в каждом из четырех типов во многом, если не во всем, резко отличаются друг от друга и требуют различного выбора агротехнических средств, набора почвообрабатывающих орудий, посевных машин и т.д. Исследователи все это скрупулезно учитывали, что за десять лет исследований принесло ощутимую прибавку урожая на двух первых агроландшафтах.
    И, тем не менее, шаг этот в продвижении почвозащитной системы земледелия к широким, размашистым отнести трудно. И не вина в том Н. К. Азарова и его коллег по исследованиям: они исходили из того, чем располагали. Прежде всего - набор почвообрабатывающих орудий и посевных машин, которые никак не сообразуются ни с созиданием почвообразовательных процессов, ни с воссозданием зернистой структуры почвы. И в утверждения исследователей о том, что они будут "добиваться минимализации обработки почвы вплоть до нулевой", верится с трудом, или вообще не верится. Если даже ни осенью, ни весной на поле не выходят почвообрабатывающие орудия (это необоснованно считается нуль - обработкой), то посев любой из существующих сеялок является одновременно и обработкой почвы. Это относится и к сеялкам с рабочими органами типа культиваторной лапы, и к дисковым, и к анкерным - все они или рыхлят почву, или перетирают ее, или перемещают почву по вертикали и требуют за собой прикатывания в рядках, которое не всегда бывает адекватным степени рыхления. Я уже не говорю о том, что всякое механическое воздействие на почву разрушает ее структуру, что противоречит процессам почвообразования.
    Распространенное мнение о том, что без почвообрабатывающих орудий невозможно искоренить сорняки, не имеет под собой оснований. Овсинский (он сеял зерновые широкорядно с междурядиями в тридцать пять сантиметров) конным полольником не только успешно уничтожал сорняки, но, при необходимости, разрушал и корку, образующуюся на поверхности почвы после дождей, тем самым, предотвращая испарение влаги из почвы. Золотарев, создав под культурами покровный слой из пожнивных остатков, полностью лишил возможности к прорастанию осыпавшиеся семена сорных растений. А со злостными (корневищными и корнеотпрысковыми), оставшимися в одиночестве, бороться даже на больших площадях значительно легче, чем с полным набором "злостных" и "незлостных".
    К гербицидным и фунгицидным средствам борьбы с сорняками прибегать - чревато для народа, питающегося от земли. Повторим здесь слова Никольской о том, что даже удобрения (азотные) лишают почву и растения, а значит и человека, меди, что приводит к нарушению высшей нервной системы и раковым заболеваниям. Повторим и слова только что процитированного доктора Кирюшина о том, что "гербициды и фунгициды негативно влияют на зоосферу".
    Разговоры же о том, что гербициды действуют адресно, избирательно, если судить об этом непредвзято, строго и здраво, не что иное, как наведение тени на плетень. Да, предназначенный для убийства вьюнка полевого, он не тронет ни проса, ни ячменя, для уничтожения молочая - пощадит пшеницу или рожь. Но аэробов непременно задушит, так как на них та избирательность не рассчитана - аэробы же не сорняки. А без них и их собратья по симбиозу - анаэробы тоже будут обречены: в природе все взаимосвязано и взаимообусловлено.
    Без гармонии в деятельности Природы по созиданию и структуризации почвы - с одной стороны, и деятельности землепользователей - с другой, рассуждения о высокой культуре земледелия и высоких урожаях экологически чистого зерна беспредметны. Вмешательство в почвообразовательный процесс отвального и безотвального плугов, рыхление почвы всеми видами борон, культивация, уплотнение всеми видами катков, колесами тракторов, внесение неорганических удобрений - все это пагубно сказывается на состоянии, а значит и на деятельности освоенной и взятой в оборот - тоже во всех смыслах этого слова - девственной земли, почвы, выпестованной самой Природой.
    И ученые - земледелы, и химики, и агрономы-производственники различных стран и континентов, исторически разных времен, независимо друг от друга приходили к одному выводу: у Овсинского без минеральных удобрений бактерии под двухдюймовым взрыхленным слоем находили благоприятные условия и "размножались с неимоверной быстротой, приготовляя тем самым землю к плодородию, часто - сильному"; Менделеев, говоря о созревании почвы "без всякого пахания", имел в виду и то, что к этому созреванию, то есть к плодородию почвы, приводила бурная деятельность почвенных животных и микроорганизмов; у Золотарева под покровным слоем при благоприятном сочетании увлажненности и температуры почвы даже в бедственно засушливый 1956 год на каждом квадратном метре дождевых червей насчитывалось по полтора-два десятка.
    И, напротив, ученик Прянишникова академик Гунар говорил о тщетности многолетних стараний науки добиться повышения урожайности культур с помощью минеральных удобрений; доктор Никольская - о губительном воздействии азотных удобрений на почву и растения и, как следствие, на здоровье людей; академик Кирюшин - это уже день сегодняшний - о негативном воздействии гербицидов и фунгицидов на зоосферу почвы; Янович - о вредном воздействии на ту же зоосферу всевозможных (от глубокой вспашки, глубокого и мелкого рыхления плоскорезами - до культивации, боронования и прикатывания) обработок.
    Говорили обо всем этом не бабки на скамеечках, а крупные ученые, умудренные высоким образованием, глубокими научными исследованиями, богатые и жизненным, и земледельческим опытом.
    Глубокий прорыв, свершенный академиком Бараевым и его коллегами по шортандинскому институту зернового хозяйства, застою не подвержен - прорыв этот продолжается: почвозащитная система земледелия разрастается и вширь, и вглубь. Птенцы гнезда Бараева и мыслят, и действуют так, что о застое в развитии этой системы и речи быть не может. О работе одного из продолжателей дела Бараева - доктора сельхознаук Николая Куприяновича Азарова речь уже шла. И я цитирую слова одного из первых учеников и сподвижников Александра Ивановича Бараева - доктора сельхознаук, лауреата Ленинской премии, действительного члена Академии сельскохозяйственных наук Республики Казахстан Эрвина Францевича Госсена, развивающего одно из ключевых положений бараевского учения - о роли паров в почвозащитной системе земледелия, слова, сказанные в одной из многих наших бесед: "Сегодня пар по Бараеву на неполивных землях является мелиоративным полем на всю ротацию севооборота. Один гектар чистого пара равен одному гектару поливной земли. В паровом поле сегодня идет мобилизация гумуса в нитратную форму азота, соотношение которого к фосфору - десять к одному. Для более благоприятного соотношения азота к фосфору последнего вносится по шестьдесят и более килограммов действующего вещества. Землепашец обязан по агрохимической карте в соответствии с выносом питательных веществ с урожаем восстановить согласно закону возврата. Особый подход сегодня к уничтожению всех видов сорняков в паровом поле, что позволит перейти на минимальную обработку почвы, то есть на замену механических обработок опрыскиванием гербицидами сплошного действия на все виды сорняков и культурных растений. Этот прием в сочетании с одной - двумя плоскорезными обработками позволит не только сохранить в виде мульчи стерню и солому, но и растительные остатки сорняков. Паровое поле по Бараеву сегодня - это пар кулисный, удобренный, с минимальным количеством обработок, а на легких почвах - полосное размещение пара и культур. Последующие посевы по такому пару и зерновых после пара прямым посевом комбинированными сеялками, осуществляющими за один проход до четырех операций (предпосевная культивация, высев семян, внесение гранулированных удобрений в рядки и индивидуальное прикатывание в рядках). Были бы в производстве сеялки Яновича и Золотарева, они могли бы работать по этому же принципу".
    Тут, как говорится, не прибавить и не убавить, один факт переноса борьбы с сорняками со сплошного, фронтального поля, скажем, на пятую его часть - на паровое поле пятипольного севооборота - дорогого стоит: остальные четыре поля, питаясь последействием пара и установленной нормой возврата вынесенных с урожаем веществ в виде минеральных удобрений, на четыре года будут избавлены от гербицидного воздействия.
    За эти четыре года на этих полях, работай на них сеялки Золотарева или Яновича, можно было бы создать отеняющий почву покров из пожнивных остатков, какой был создан на экспериментальном поле агронома Золотарева. И хлебороб воочию убедился бы, что нужда в паровании отпадает сама собой, что урожай после пара год от года не только не снижается, но и, как это было у Золотарева, нарастает, что сорняков тоже от урожая к урожаю становится все меньше.
    И еще об одном обнадеживающем слове научной мысли и теперь уже - широкой производственной практики, слове, относящемся к химико-перманентной войне с сорняками. УМО - так оно зааббревиатурено, а дословно: ультрамалообъемное опрыскивание. Имеется в виду опрыскивание засоренных полей гербицидами, доведенными до мелкодисперсного состояния. При использовании их на полях они представляют собой туманообразное облако, стелющееся над поверхностью почвы.
    Слово, несомненно, до предела назревшее и необходимое. Родилось оно не у нас, а опять же за морями-океанами и берется нами без особого промедления. Суть УМО состоит в том, что опрыскивание ведется на самом деле в малых дозах. Продуманы меры защиты людей, занятых на этой работе, от летучих и небезопасных туманов: позади штанги, на которой смонтированы опрыскиватели, навешиваются специальные ветрозащитные фартуки. Нелишне, для пущей безопасности, воспользоваться респираторами. Агрегаты по опрыскиванию способны действовать строго адресно. Скажем, если поле засорено не сплошняком, а отдельными кулигами, есть возможность наносить удары по каждой из них, не затрагивая чистых посевов. По каждому виду сорняков опрыскивание можно вести препаратами, предназначенными "персонально" для них.
    Применение такого опрыскивания предпочтительнее в паровом поле, о чем и говорил академик Эрвин Госсен. В паровом поле без опасности навредить культурным посевам (в паровом поле и падалица культурных растений - сорняк) широко применимо высокоэффективное опрыскивание гербицидами сплошного действия - против всех видов сорняков и падалицы культурных растений.
    Я далек от идеализации как ультрамалообъемного опрыскивания гербицидами, так и золотаревского покрывала почвы. Иные истины, приемлемые во времена их открытия, не выдерживали испытания временами новыми и уходили в Лету - реку забвения, другие истины, навроде теории убывающего плодородия земли, на поверку оказывались лжеистинами.
    Так и ультрамалообъемное опрыскивание, и золотаревское "покрывало" почвы: химики предложили УМО не от восторга и не от любви к гербицидам, а оттого, что прозрели, наконец, что применение их в прежних объемах приносит пользы не больше, чем вреда. Иначе что же их заставило отказаться от больших доз и перейти на малые? И - аналогия: переход от глубоких обработок почвы к минимальным. Золотаревская плоскорежущая сеялка, оставляющая за собой верхний слой почвы и пожнивные остатки в целостном, непотревоженном виде, еще не стопроцентная нуль-обработка. Однако она далеко ушла от минимальной и близка к нулевой обработке: никакого рыхления, перетирания, перемещения слоев почвы по вертикали. Но сеялка все-таки смещает подрезанный слой на полтора-два сантиметра, как по ходу агрегата, так и в сторону от него.
    Видит Золотарев и сам этот весьма и весьма малый недостаток, и модификация этой сеялки, над которой он работал в мастерских колхоза, призвана была если не полностью устранить смещение слоя, то уменьшить его до минимума.
    Однако судьбе было угодно преградить путь этой сеялке к рождению уже на стадии завершения работы над ней.
    А пока УМО - логичный, закономерный и, возможно, неизбежный этап перехода от тотальной, предельной, точнее - ЗАПРЕДЕЛЬНОЙ химизации сельскохозяйственного производства - через умеренную, затем избирательную и минимальную - к нулевой. При нашем чиновном консерватизме, видимо, не очень близкой.
    И - зарезервированный рассказ о мытарствах изобретателей. Проблема эта предельно остра и касается она изобретателей не только почвообрабатывающих орудий и посевных машин.
    Механизаторы Белогорского совхоза, что в Прииртышье, Виктор Ладыгин и Валентин Касимов еще в 1958 году смастерили навесную жатку с захватом в двенадцать метров. Такая немыслимой по тем временам ширины захвата "махина" весом всего немногим более полутонны навешивалась на пневматике на самый легкий из тракторов - "Беларусь". При низкорослых хлебостоях она формировала один валок с двух прокосов общей шириной в двадцать четыре метра; при мощном хлебостое - с одного прокоса формировала два валка. И только при среднем, обычном хлебостое формировала один валок с прокоса. Эта жатка успешно прошла испытания на двух машиноиспытательных станциях - Омской и Северокавказской, с положительными оценками и рекомендациями в производство прибыла в конструкторское бюро Изаксона, где её "оценили". Оценили внятно и кратко - кустарщина. Посмеялись над "гореизобретателями" и решили переплюнуть их: через годы появилась изаксоновская "ЖВН-10" -- на два метра недоплюнули. Зато весом изаксоновка превзошла "Белогорскую крылатку" - так любовно нарекли ее в родном совхозе - не то в три, не то в четыре раза.
    А за те годы, что ушли у Изаксона на сотворение своей сверхтяжелой ЖВН, Ладыгин и Касимов стали Героями Соцтруда. Такой высокой чести они удостоились не за создание жатки, а за то, что ежегодно убирали на ней по три-четыре тысячи гектаров хлебов - тоже втрое - вчетверо больше, чем лучшие механизаторы целины, работавшие на изаксоновских шестиметровках и десятиметровках, на которые их конструкторы на железо явно не поскупились.
    О мытарствах Яновича уже сказано. Он, по его словам, "отделался" легче, чем Золотарев. Ему, хотя его и дважды выгоняли с работы, все-таки удалось получить двадцать тысяч министерских рублей и на эти деньги сделать две сеялки. С Золотаревым всё было сложнее и трагичнее. Первый раз он обратился ко мне за помощью в шестьдесят восьмом году, через два года после выездной сессии ВАСХНИЛ в Целинограде, на которой я познакомил его с Иваном Ивановичем Хорошиловым - тогдашним начальником Главного управления зерновых культур МСХ СССР. В нашей совместной беседе Хорошилов с искренним участием выслушал рассказ Золотарева и говорил о возможности создать государственный участок для завершения его опыта. Мне врезались в память его слова: "А то, как бы нам не пришлось и за этим опытом снова ехать в Канаду". Однако дело кончилось благими намерениями, и в очередную поездку к Золотареву уже в Харьковскую область я специально сделал остановку в Москве, чтобы встретиться с Хорошиловым. Я напомнил ему о нашем разговоре с Золотаревым, о его намерении создать государственный участок.
    - Я запрашивал об этом Донской НИИСХ и получил оттуда отрицательный отзыв, - сказал Иван Иванович.
    И вот передо мной тот злополучный отрицательный отзыв Донского института, подписанный кандидатом сельхознаук, заведующим отделом земледелия Н. Н. Бородиным. Приведу из него два кратких, но основополагающих пункта: "При рассмотрении истории развития систем обработки сплошное рыхление с оборотом почвы, применяемое в настоящее время, он (Золотарев - В. Ч.) называет варварским земледелием и видит в нем основную причину снижения почвенного плодородия". И далее: "Тов. Золотарев категорически отрицает глубокую пахоту, в то время как с переходом (по команде Н. С. Хрущева - В. Ч.) на пропашную систему и расширение посевов кукурузы и свеклы размеры ее должны и будут увеличиваться".
    Короче, все произошло точь-в-точь как с Овсинским: Бородин "разнес" Золотарева так же, как Богданов "разносил" Овсинского. Прежде чем написать тот отзыв, Бородин, как в свое время Богданов, не побывал ни на опытном поле агронома-исследователя, не удосужился встретиться с самим Золотаревым и поговорить с ним, а, возможно, и поспорить. Разумеется, не с ВЫСОТЫ чиновного кресла, а с ГЛУБИНЫ агрономических знаний.
    Страшный народ - подобострастные чиновники. За какую трагедию изобретателя и его изобретения ни возьмись, на пути их "китайской стены" стоял или чиновник от науки, или, что не слаще, чиновник от технического творчества. На пути Овсинского - Карабетов и Богданов, на пути Ладыгина и Касимова - Изаксон, на пути Золотарева - Бородин, Воробьев и т.д.
    Гонимому отовсюду Золотареву потребовалось 23 года, чтобы доказать, что сеялок, подобных его плоскорежущей, на планете и в помине нет и что такая сеялка необходима нашему полю так же, как необходимы ему влага и воздух, которых оно лишено непрерывным разрушением почвенной структуры, создававшейся не досужими вымыслами поклонников "классической" агротехники, а великим и недосягаемым Творцом, имя которому - Природа.
    Доказал. В высшей инстанции изобретений и открытий. Выдали при этом положенные бумаги. И что же? Со дня занесения сеялки в Государственный реестр изобретений и открытий скоро минует четверть века, в течение которой автор бился, как рыба об лед, стучал во все двери, за которыми могла быть решена судьба и самой сеялки, и главное - перевод земледелия на нуль-обработку, что позволило бы возвратить почве состояние девственной степи и отказаться ото всех почвообрабатывающих орудий. Тщетно... И как бы ни опасался Иван Иванович Хорошилов того, что и "за этим опытом нам снова придется ехать в Канаду", а ехать, если по-разумному, без проволочек не решить вопрос о серийном выпуске сеялок Золотарева и Яновича, все-таки придется: уж коль мы покупаем машины вчерашнего дня (НОБЛ - СЗС-9) и машины дня сегодняшнего (пневматические сеялки), то появись у них машина дня завтрашнего для поля с нуль - обработкой, мы ее, родимую, как говорится, с руками оторвем и ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ. А все потому, что она не наша, а дядина. Свои же машины (Золотарева и Яновича), успешно испытанные на полях и пригодные для завтрашнего дня земледелия - нуль - обработки, никому не нужны. Лишь на пути закордонных изобретений и изобретателей никто и ничто, кроме скудной госказны, не становится. И даже она, опустошенная, не всегда останавливает нас перед покупкой дорогостоящих закордонных новинок: "Займём, да доймём!". А потом - в затылке чешем: в долгах, как в шелках.
    Широко разрекламированы канадские сеялки. Но будь я фермером даже при больших площадях, на пушечный выстрел не подпустил бы к своему полю этот колоссальный по объему и, главное, по весу, посевной агрегат. Привожу его характеристику из канадской рекламы, опубликованной на русском языке: "Бункер для пневматической сеялки серии - 50. Идеальные для больших ферм, отвечают всем требованиям по посеву и внесению удобрений. Бункер вместимостью 9,25 т разделен на три части - 4,2-2,4-2,6 т. Возможность прицепления за культиватором и между трактором и культиватором".
    Суди, читатель, какая неимоверная нагрузка на почву: около десяти тонн только содержимое бункера. Не будем считать сам бункер - пластмассовый, не железный. Но смонтирован он на увесистой четырехколесной станине, которая тоже потянет тоннам к двум. А позади (возможно и впереди) бункера - культиватор опять же на своей станине и при своих колесах. Это еще полторы-две тонны. Общий вес к полутора десяткам тонн. А это значит, что буксировать сеялку с бункером и культиватором должен, как минимум, "Вагнер" ("Кировец"), который никак не легче того агрегата.
    Итого тридцать тонн. Как же выдержит хрупкий венец земли столь могучий уплотняющий напор? Никак, совсем не выдерживает. Вот свежее тому свидетельство: "Специалисты ООН подсчитали, около 80 процентов мировой пашни страдают от переуплотнения и разрушения природного слоя (почвы - В. Ч.). Всеобщее же стремление восполнить утраченное плодородие за счет удобрений привело к тому, что треть продукции заражена пестицидами и еще одна треть содержит повышенные дозы нитратов. Деградация почв ускоряется, и достигла уже 15 миллионов гектаров в год. Российские поля за этот срок теряют около ста миллионов тонн гумуса" (Бесплодное поле чудес. Газета "Труд". 2000 г. 26 апреля).
    И какой нам резон "передирать" те зарубежные новинки, которые прямиком ведут к деградации почв? Понимаем, видим великое зло тех уплотнителей и начинаем пускать за ними всевозможные рыхлители, которые в итоге приводят к злу не меньшему - к разрушению структуры почвы, к перетиранию ее в порошок.
    Есть различные проекты, рассчитанные на избежание всех этих зол. Небезынтересен в этом отношении проект Зиновия Жука - бесконтактное с почвой земледелие на его только что упомянутом поле чудес, оснащенное самоходной балкой длиной в тридцать метров, на ней монтируются сеялки, которые тоже не прикасаются к почве, "выстреливая" в нее семена, одетые, чтоб не повредить их зародыши, в специальную оболочку. На той же балке монтируются другие необходимые агрегаты. Балка движется наподобие мостовых кранов по рельсам, уложенным на брустверы по обеим сторонам поля шириною в те тридцать метров.
    Трудно себе представить хлебное поле в сотни миллионов гектаров, исполосованное теми брустверами, напоминающими железнодорожные насыпи.
    А ведь есть же не только проекты, но и опыт земледелия, позволяющий приблизить состояние наших земель вплотную к состоянию почв нетронутой целины.
    Дело за малым: наладить серийное производство плоскорежущих сеялок Золотарева и Яновича, вооружить ими наших хлеборобов, как частных, так и кооперированных; освободить хлебную ниву от разрушительно тяжелой техники, особенно от колесных буксирующих тракторов; расширить уже имеющийся опыт перевода зерновых комбайнов на гусеничный ход. И земля вздохнет полной грудью.

    8. Вернем ли полю жизнь?
    ... Перетертая в пыль почва стучится в дверь, то жалобно, то властно требует вернуть ей жизнь. А пыль есть пыль, всего-навсего - материал для почвы. К великому сожалению, она не животворящий организм и не естественноисторическое тело. Уместно здесь вспомнить слова общеизвестных в почвоведении авторитетов - А. Бертрана и Г. Конке: "Животное, пропущенное через мясорубку, - пишут они, - не будет животным организмом, это - животный материал". Так и с животворящим естественноисторическим телом: пропущенное через мясорубку отвального плуга вкупе с многочисленными почвообрабатывающими орудиями из его шлейфа, оно, это тело, не будет животворящим.
    Ясно это не только почвоведам: творцами переложной системы земледелия были простые крестьяне. Выпаханную до изнеможения, истощенную донельзя землю они отпускали на отдых не на один и не на два года. За те годы дикие травы в союзе с мириадами обитателей почвы - химия тогда еще не свирепствовала на нашей земле - возвращали ей утраченную структуру, и она вновь из брошенки, из залежи становилась людской матерью-кормилицей. Не мачехой, которой впоследствии мы с помощью отвального плуга и тотальной химизации вынудили ее стать.
    Да что говорить о тех мудрых хлеборобах, безграмотных крестьянах? Ведь и многознающие академики - земледелы тоже склоняли головы перед воплями убиваемой и превращаемой в прах чудесной почвы. Разве "заклятый" травопольщик - академик Вильяме от доброй жизни отдавал до изнеможения выпаханную почву на излечение травам? Правда, не диким, культурным. Да какая в том разница? Трава есть трава. И сеяные травы, их отмирающие корни, и оставшаяся после укосов отава возвращали почве жизнь. Ученый в этом видел единственно возможный путь возвращения почве ее плодородия. Только, чтобы не "перепевать" творцов перелога, назвал земли, отдаваемые под травы, не перелогом и не залежью, а выводным клином. Да дело-то не в названии, не в имени: "хоть горшком назови, только в печь не станови". Однако в свой час ее, из праха возрожденную травами к жизни, снова ставили в печь севооборота, снова постепенно доводили до последнего издыхания... и снова отправляли в травяную реанимацию.
    В те времена и в той ситуации это был не просто "хоть какой-то" выход из тупиковой ситуации, а выход, без всяких оговорок, разумный: в том выводном клине многолетних трав была надежная кормовая база для животноводства. А с честью отслужив буренкам и прочей рогатой и копытной живности, излечившаяся земля бурно включалась в преумножение главного продукта для человека - хлеба. Ни одно поле севооборота, включая первую культуру после чистого пара, не давало таких высоких урожаев, какие давали посевы по пласту многолетних трав и на второй год - по обороту пласта.
    Так, может быть, вернуться к Вильямсу и время от времени отправлять распыленные земли к травам на исцеление, на воссоздание погубленных нами зернистой структуры почвы и ее высокого плодородия? Представляется, что в этом, есть какой-никакой резон. Я как-то высказал это соображение Золотареву.
    - Но зачем же восстанавливать структуру? - ответил Прокофий Тихонович на один мой вопрос двумя своими. - Не разумнее ли работать на земле так, чтобы не разрушать ее?
    ... Так все-таки: может быть, согласимся с Колумеллой и Докучаевым и признаем свою вину в разрушении и теперь - уже в отравлении чудесной почвы? А, признав, как не покаяться в той тяжкой вине перед землей, которая питает и нас, и все сущее на ней?
    И, наконец, покаявшись, может быть, отважимся приступить к искуплению той тяжкой вины перед землей-кормилицей? Именно тяжкой вины, которую Докучаев назвал по-отечески мягко "неразумной культурой".
    ... Или в своем пахарском и химическом неразумном радении и дальше будем стоять, в прямом смысле слова, насмерть?..
    г. Алматы.
 

P.S. от разместившего статью:

В марте 2013 года в разговоре с коллегой я порекомендовал ему прочитать данную статью. Набрали мы название статьи в гугле и вместо нескольких тысяч ссылок (с год назад при аналогичных обстоятельствах только на первой странице выборки было 3-4 ссылки на полный текст статьи) обнаружили полтора десятка библиографических ссылок в списках литературы, одно хвалебное упоминание в статье и ... всё. Ни одной ссылки на текст.
Аналогичная ситуация на яндексе и ещё пяти популярнейших поисковиках.
С помощью поисковиков мне всё-таки удалось найти в интернете 2 копии данного текста, но лишь потому, что у меня сохранился сам текст, и искал я по фрагменту текста, а не по названию. Что характерно, одна из этих копий была опубликована без указания авторства и названия, а у другой название было написано с ошибкой.
Для сравнения, все произведения занесенные в Российские черные списки литературы отлично ищутся любыми поисковиками, как-бы намекая нам, что интернет-цензура - вещь слишком сложная, чтобы её кому-то удалось осуществить. Вот как после такого не верить в теорию заговора?
В общем, читайте, сохраняйте, делитесь с другими. И примите к сведению, некоторые знания, на которые вам повезло наткнуться в интернете, надо сохранять к себе, не факт, что вам удастся найти их в интернете через пол года.

Можете считать меня параноиком, но поскольку данная статья цензурится по названию всеми известными мне поисковиками, в названии некоторые русские буквы заменены латиницей, не хочу загнать этот сайт в чёрный список.